Главные проблемы современных учеников: интервью со школьным психологом. В чем причина кризиса школьного образования? Мнение психолога - Школа

Многие родители хватаются за голову, когда их детям исполняется 12-13 лет. Послушные и примерные мальчики и девочки становятся грубыми, дерзкими, зачастую отрицают все, что прививали им дома. Есть, конечно, дети, которые и в переходном возрасте только радуют родителей, но их меньшинство. О наиболее типичных проблемах современных и причинах их конфликтов с родителями перед началом учебного года Правмиру рассказал психолог Центра социально-психологической адаптации и развития подростков «Перекресток» при Московском городском психолого-педагогическом университете Петр Дмитриевский.

Проблемы современных детей

родился в 1975 году в Ленинграде. В 1999 окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ. Работал переводчиком с японского в федерации каратэ. С 1999 года на общественных началах руководит подростковым приходским клубом при храме святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине (Москва). В 2009 получил второе высшее образование в Московском городском психолого-педагогическом университете и на факультете гештальт-терапии с детьми и семьей МГИ. С 2010 года работает в Центре социально-психологической адаптации и развития подростков «Перекресток» при МГППУ.

— Петр, на какие проблемы своих детей-подростков чаще всего жалуются родители, обращающиеся в ваш центр?

— Самая распространенная жалоба – он (она) «ничего не хочет». То есть родителям кажется, что их ребенок не интересуется ничем важным, слишком пассивен.

Мы пытаемся разобраться, почему подросток стал менее любопытным к миру. Иногда после одной или нескольких бесед оказывается, что любопытство осталось, просто то, к чему лежит душа подростка, не вписывается в систему ценностей родителей.

Конечно, интернет очень сильно поменял контекст развития подростка, и многие родители обеспокоены тем, что ребенок слишком много времени проводит за компьютером. Выясняем, что именно ищет подросток в интернете, в компьютерных играх – иногда ситуация сразу смягчается и члены семьи находят общий язык, а иногда проблема оказывается даже серьезней, чем представляли себе родители. В этих случаях требуется продолжительная и кропотливая работа с семьей.

Многим в подрастающем поколении интернет-общение почти полностью заменяет реальную жизнь, компьютер для таких детей становится единственным способом снять напряжение, справиться со сложными переживаниями.

Еще одна частая проблема, с которой к нам обращаются родители – сложности их ребенка в отношениях с одноклассниками. Причем это бывает как у детей стеснительных, робких, так и у импульсивных, физически очень крепких ребят, которым из-за своей импульсивности трудно регулировать свое поведение. Такие подростки часто признаются на консультациях, что не могут удержать себя в рамках. Их поведение создает дискомфорт и сверстникам, и учителям, но оно и им самим мешает.

У нас есть специальные группы, где в течение двух месяцев при модераторстве двух психологов ребята через череду игр и упражнений учатся выстраивать отношения со сверстниками. На первых занятиях многие зажаты, боятся, что если они поделятся своими переживаниями, другие их отвергнут. Но занятия помогают им стать более открытыми, что очень важно для общения со сверстниками.

Участие в группе дает подростку отличную возможность научиться выстраивать доверительные отношения, замечать манипуляции и обходиться с ними, избавляться от стереотипов в отношении себя и других, договариваться в ситуации конфликта.

Особенности возрастной психологии

–– А не связана ли зажатость подростка, его нелюдимость с одиночеством, которое он чувствует в семье? Ведь при нынешнем ритме жизни такое внутреннее одиночество нередко и во внешне благополучных, обеспеченных семьях. Родители отдают ребенка в хорошую школу, в секции, кружки, ни в чем ему не отказывают, но так устают на работе, что даже в выходные не находят сил пообщаться с ним, не интересуются его внутренним миром.

— Бывает и такое, причем я не думаю, что это примета именно нашего времени. Близкие отношения – и между супругами и между родителями и детьми – всегда требовали душевных усилий, а людям инстинктивно свойственно избегать напряжения. И чем больших усилий требует общение с другим, тем чаще у людей возникает желание уклониться от этого общения.

С подростком просто не бывает – у него возрастной кризис, период перестройки отношений со сверстниками, с обществом, с собой, с родителями, и по-человечески можно понять родителей, которые, сталкиваясь с изменением своего ребенка, его грубостью, непредсказуемым поведением, чувствуют бессилие и отступают. А загруженность работой вроде бы уважительная причина – для него же и стараются.

На самом деле бегство от проблем зачастую лишь усугубляет их. Родителям важно находить силы для диалога, учитывая такую особенность возраста, как желание приобрести больше самостоятельности. Желание естественное – в 12-13-14 лет большинству становится интереснее общаться со сверстниками, чем с родителями. Но признавая право подростка на автономию, поиск собственного пути, своей философии, своего круга знакомств, важно помнить, что он, хоть сам этого может не осознавать, нуждается в поддержке родителей и в столкновении с границами, выстроенными родителями.

Без таких границ взросление невозможно, поэтому воспитание подростка нельзя свести к поддержке и нежным словам – не менее важно договориться с ним, что можно, а что нельзя, у кого в семье какие обязанности. Объяснить, что совместное проживание на одной территории предполагает ответственность и необходимость достижения договоренностей. Тут родителям важно не перепутать устойчивость и внятность с унижением и жестокостью.

— В начале года всех потрясли несколько подряд . Родители некоторых из этих подростков даже не подозревали, что у их детей есть серьезные проблемы.

— По наблюдениям известных мне суицидологов значительного всплеска самоубийств не было, просто СМИ в течение нескольких дней активнее освещали такие трагические случаи. Это и правда рискованно, потому что подросткам свойственно подражание.

Не могу утверждать, но вполне допускаю, что кто-то из подростков не решился бы на последний роковой шаг, если бы не услышал о самоубийстве другого в новостях. Но что бы ни послужило причиной самоубийства, оно никогда не совершается спонтанно. Любой психиатр вам скажет, что от суицидных мыслей до их осуществления проходит время.

Поэтому если родители и учителя после трагедии говорят, что они ничего не замечали, их, конечно, жалко (особенно родителей!), но надо было приложить определенные усилия, чтобы совсем не заметить у ребенка признаков душевного кризиса. В семье иногда это сложно, и тогда важно, чтобы подростка могли подстраховать взрослые в школе.

Вот почему, в том числе, необходимо налаживать психологические службы. Пока же, по моим наблюдениям, даже в тех школах, где есть психологи, они завалены диагностической работой. То есть они должны проводить много тестов на выявление различных особенностей в классах и давать рекомендации учителям – таковы требования к ним.

Я думаю, что некоторые из этих рекомендаций для работы с определенной группой могут быть полезны и эффективны, но при таком понимании работы у психолога совсем не остается времени на индивидуальную работу с подростком, помощь конкретному ученику в прохождении трудностей. Тем более нет на это времени у учителей – учебные программы усложняются, а количество часов, отведенных на предмет, часто остается прежним. Поэтому учителя полностью сосредоточены на передаче знаний, и у них не остается времени на выстраивание с подростками отношений, при которых возможны обмен жизненным опытом и поддержка.

Естественно, я не обобщаю. Есть и педагоги с большой буквы, которые становятся для своих учеников не просто предметниками, но и старшими друзьями, мнение которых авторитетно для подростков, и психологи, вникающие в переживания каждого ученика, помогающие ему найти взаимопонимание с учителями, родителями.

Но, конечно, хотелось бы, чтобы таких специалистов становилось больше в современной российской школе. Некоторые учебные заведения обращаются и к поддержке внешних специалистов. Центр «Перекресток» активно сотрудничает со многими школами, наши психологи проводят там и групповые занятия, и индивидуальные консультации.

–– Часто ли у детей желание замкнуться, отчуждение от взрослых начинается с неуспеваемости в школе? По своему детству помню, что многие учителя на тех, кто не успевал по их предмету, сразу ставили крест. Иногда и родители перестают верить в своего ребенка, и это неизбежно приводит к заниженной самооценке, комплексам, на преодоление которых могут уйти годы.

— Вы затронули очень актуальную проблему. В психологии даже есть термин «стигматизация», означающий наделение человека уничижительным ярлыком, в результате чего он сам может поверить в свою никчемность.

Конечно, подростки особенно чувствительны к таким ярлыкам. Есть школы, в которых практикуется индивидуальный подход к каждому ребенку, но их до сих пор не так много. Некоторым педагогам не хватает ни сил, ни компетенции для работы с более сложными детьми. И вот вместо того, чтобы разобраться, почему ребенок с сохранным интеллектом не проявляет интереса к учебе, учителя в бессилии начинают говорить ребенку, какой он глупый, непутевый. Делают это, вероятно, из лучших побуждений – надеются через стыд пробудить в нем творческую активность. Это заведомо безнадежная система воспитания, но, несмотря на свою безнадежность, она широко распространена в российских школах.

Родители обычно в таких ситуациях впадают в одну из двух крайностей. Либо они безоговорочно занимают сторону учителей и начинают единым с ними фронтом давить на подростка, либо, наоборот, говорят, что ребенок прекрасен, а во всем виновата школа. Обе позиции неконструктивны, но, пожалуй, меньшее из двух зол — когда родители защищают «хорошего» ребенка от «плохих» учителей.

Поддержка взрослых ребенку необходима, поэтому лучше такая поддержка, чем никакой. Конечно, более по-взрослому было бы садиться и подробно разбираться в конфликте: в чем претензия учителя, в чем недовольство подростка? Если разговор пойдет в таком ключе, недалеко и до обнаружения общих целей и достижения ясных договоренностей между конфликтующими сторонами.

— А если поддержки нет, велика ли вероятность, что подросток замкнется или даже уйдет из дома?

— Подростку в любом случае нужен круг, в котором его принимают и ценят. Если он не находит этого в социально приемлемых формах, будет искать в виртуальной реальности или в асоциальных группах. Некоторые действительно связываются с дворовыми криминальными компаниями, но сегодня чаще подростки уходят от одиночества в виртуальную реальность. Внешне это выглядит более благополучно – они не нюхают клей, не воруют автомагнитолы из машин, но для психики это все равно риск.

— Но ведь и до появления интернета были дети, предпочитавшие играм со сверстниками уединение. В том числе многие святые, например, . Понятно, что монашество – путь для немногих, и нельзя на него ориентировать обычного ребенка, но, например, в советском атеистическом обществе некоторые дети проводили все время за книгами или математическими задачами. И некоторые из них реализовались в науке. Таких детей, конечно, тоже меньшинство, но они есть. Правильно ли навязывать им стереотипы? Не ломаем ли мы их таким образом?

— Я вполне допускаю, что такие дети есть, и, конечно, ломать их неправильно. Вообще психологи сегодня стараются отходить от клише «норма-отклонение». Но в моей практике, пока недолгой, я сталкивался именно со случаями, когда у подростка есть потребность в общении, которую он не смог реализовать в силу отрицательного опыта. То есть его замкнутость была не органичным выбором, а следствием неудач, породивших определенные установки. Видимо, в тех случаях, о которых вы говорите, родители не обращаются за нашей помощью.

И все же я думаю, что зависание в интернете может быть вреднее многочасового чтения или увлечения точными науками. Естественно, нельзя согласиться с теми, кто видит в интернете только зло. Интернет дает быстрый доступ к информации, возможность регулярно общаться со сверстниками из других городов и стран, практиковаться в иностранном языке, расширять знания по другим предметам. Но использование интернета имеет и свои риски. Пока рано делать обобщающие выводы – эти риски только начинают изучаться, но уже есть какие-то наблюдения.

Например, можно с уверенностью сказать, что когда интернет становится главным, а то и единственным средством общения, у пользователя ухудшается умение быть в отношениях с реальными людьми. Подросткам, которые приходят на наши группы (а большинство из них как раз все свободное время проводят в сетях), очень трудно разобраться в эмоциях собеседника. Они прекрасно ориентируются в текстах, но не могут узнать что-то новое о человеке по его взгляду, интонации. Да и слышат они плохо – не привыкли к живому диалогу. Кроме того, им сложно удержать внимание на чем-нибудь одном – ведь интернет позволяет быть одновременно в нескольких окнах: музыка, видео, переписка, форум. В режиме многозадачности они чувствуют себя как рыба в воде, но сосредоточиться на одной задаче им непросто.

Этим же интернет существенно отличается от книги. Чтение книги – полезное времяпрепровождение (разумеется, если книга хорошая), развивающее, вряд ли чем-то заменимое, но все же однообразное, сводящееся к получению и усвоению текстовой информации. Людей, которым это занятие может заменить все остальное, не так много. В интернете же есть и тексты, и видео, и музыка, и картинки, и общение, и возможность для творчества. Получается, что очень многие потребности в информации, общении, развлечениях можно удовлетворить, не отходя от монитора.

Поэтому детей, зависающих в интернете, гораздо больше, чем книжных домашних детей, не стремящихся к общению. У большинства этих детей есть потребность в общении, просто реальному общению они предпочитают виртуальное. По мере того, как будут проводиться новые исследования, мы будем лучше понимать, как следует переживать этот очередной цивилизационный сдвиг, сравнимый с изобретением книгопечатания или началом использования огня, и какие риски для развития психики несет распространение интернета и компьютерных игр.

Преодоление психологического кризиса

–– Традиция психологической помощи в России только складывается. Может быть, поэтому некоторые родители, сталкиваясь с теми или иными проблемами ребенка, сразу ведут его к психиатру?

— Да, такие случаи бывают. Родители чувствуют свое бессилие в каких-то моментах воспитания подростка и острое желание как можно быстрее преодолеть этот кризисный момент. Проще всего в этой ситуации привлечь какую-то внешнюю силу. Для одних это психиатр, для других – кадетский корпус, но логика одинаковая: вместо того, чтобы выходить на диалог, применить силу в виде таблетки или военизированной структуры («Там-то из тебя сделают человека!»).

Хочу, чтобы меня правильно поняли – я не против кадетских корпусов. Есть ребята, которым это подходит. Если у ребенка есть интерес к военизированным играм, строгой структуре, ясным задачам, желание быть в команде, наверное, в кадетском корпусе ему будет интересно. Но я категорически против кадетского корпуса как репрессивной меры родителей, когда интересы и особенности ребенка вообще не учитываются. А такой вариант решения проблем приходит в голову родителям, пожалуй, не реже, чем идея о визите к психиатру. В отчаянии родители решают «спихнуть» подростка в жесткую иерархическую систему – раз он отказывается подчиняться им, пусть подчиняется чужим дядям. В подростковом возрасте очень важно приобретать опыт партнерских отношений, а такая воспитательная мера этому не способствует.

С последствиями таких мер я пока не сталкивался – на моей памяти и в моей практике было несколько случаев, когда родители в результате бесед со мной или моими коллегами отказывались от идеи отдать свое чадо на перевоспитание в кадетский корпус и находили решение проблемы в переговорах и прояснении взаимных обид.

–– А с последствиями лечения у психиатра, когда в этом не было необходимости, сталкивались?

— Чаще бывает, что ребенку, который с подачи родителей наблюдается у психиатра и принимает лекарства, медикаментозное лечение в данный момент действительно нужно, но в сочетании с психотерапевтической работой. Такое сочетание необходимо не только детям, но и взрослым, если речь идет не о тяжелой психической патологии и интеллект у человека сохранен. Ну а в российской психиатрии часто упор делается именно на медикаментозное лечение.

Но мы, конечно, не ставим под сомнения назначения врача. Последнее дело – вступать в конкуренцию со специалистом в другой области, гораздо важнее встроиться в ситуацию, которая сложилась до прихода семьи к нам. Все-таки случаи, когда врач ошибочно прописывает ребенку психотропные препараты, редки. Просто лучше медикаментозное лечение и психотерапевтическую помощь начинать одновременно.

И, кстати, если родители сначала приводят ребенка к нам, так и происходит. Мы же видим, если ребенку нужна не только наша помощь, но и врачебная – психологов этому учат, и, не отказываясь работать с семьей, рекомендуем родителям показать его психиатру. У нас есть знакомые детские психиатры, в чуткости и квалификации которых мы уверены. Поэтому правильнее, на мой взгляд, не тащить ребенка сразу к психиатру, а сначала прийти вместе с ним к психологу. За исключением, конечно, случаев, когда психические отклонения очевидны. Но это отдельная тема. В центре «Перекресток» работают с подростками, у которых нет тяжелых патологий.

— Многие верующие люди, в том числе и священники, рассказывали, что в переходном возрасте их дети начинали бунтовать, переставали ходить в церковь. Опытные духовники советуют в таких случаях принимать этот бунт как свершившийся факт, не принуждать ребенка к хождению в храм, а молиться за него, уповая, что с Божьей помощью он через какое-то время сам вернется к церковной жизни. И некоторые действительно возвращаются. Но большинство-то православных родителей – неофиты, а неофитам несвойственно прислушиваться к советам духовно более опытных людей, зато свойственно желание, чтобы все было по правилам, благочестиво. Не знаю, правда, обращаются ли люди с такими проблемами в ваш центр – ведь неофиты, мягко говоря, с большим подозрением относятся к психологии.

— Тем не менее эта проблема мне как раз хорошо знакома. Вы правы – сюда на моей памяти с такими проблемами никто не приходил, но я еще с 1999 года руковожу подростковым приходским клубом при храме Космы и Дамиана в Шубине. И вот там с такими случаями сталкивался не раз.

Мы уже обсудили с вами, что в переходном возрасте ребенок начинает самоутверждаться, хочет быть взрослым, самостоятельным. И многие в период этого самоутверждения отвергают ценности, которые им прививали родители. Соответственно дети из верующих православных семей начинают бунтовать против Церкви и христианства как главной ценности их родителей.

Как любая сложно контролируемая ситуация, антицерковный бунт детей может привести родителей в замешательство, растерянность. И здесь также бывают попытки решить проблему с помощью привлечения жесткой внешней структуры, в данном случае – религиозно-аскетической. Изначальная цель такой практики – способствовать духовному росту человека, делать его жизнь богаче, интереснее, свободнее, но ревностные не по разуму родители и ее могут использовать для «воспитания» отбившегося от рук ребенка.

По-человечески переживания родителей, страх за своих детей, желание уберечь их от трагических ошибок понятны. Но без проверки мира на прочность и получения от этого мира обратной связи ребенок не сможет стать взрослым человеком, а на этом пути ошибки неизбежны. И у родителей всегда есть выбор: либо оказывать поддержку и наблюдать, как ребенок иногда радуется жизни, а иногда получает и негативную обратную связь, испытывая боль от своих ошибок, либо пытаться загнать его в какую-то клетку, где, скорее всего, не будет ошибок, но невозможен и творческий рост.

При всей бесперспективности второго варианта многие родители из-за страха за будущее предпочитают именно его. Если говорить о переживании верующими родителями антицерковного бунта, то я помню случаи, когда люди пытались силком потащить ребенка на исповедь, либо отправить в православный лагерь с жесткой дисциплиной в надежде, что там он научится регулировать свое повеление.

Как правило, этого не происходит, подросток все равно находит способ обойти сдерживающие механизмы, продолжает собственные мировоззренческие искания, осмысляет свои отношения с Богом. Если же он не находит возможности для такого осмысления, то, бывает, жестко рвет отношения. Такие подростки либо идут на открытый конфликт, либо, что хуже, уходят в скрытую оппозицию, когда внешне все атрибуты на месте (платочки, смиренный взгляд, елейный голосок), но при первой возможности идут в еще больший «разнос», чем их товарищи, бунтующие открыто. Любое игнорирование взрослыми потребностей подростка, в том числе и потребности в выстраивании своих смыслов, своей философии, ведет к психологическим проблемам.

О современных подростоках и их родителях

— Митрополит Антоний Сурожский говорил, что часто люди составляют проект, которому должен соответствовать другой человек. Например, родители заранее знают, в чем счастье их детей. Часто ли причиной конфликтов поколений и отчуждения детей становится их несоответствие родительскому сценарию?

— Мне кажется, у любого нормального родителя есть какие-то представления и идеи о том, что должно получиться из его ребенка. Совсем без таких представлений воспитывать детей невозможно. Невозможно требовать от родителей стопроцентной спонтанности и радости от любого самовыражения ребенка. Хорошо, что есть идеи – они задают какие-то семейные традиции.

Но все мы рождаемся с разными способностями, склонностями, особенностями нервной системы, и часто происходящее с ребенком не соответствует родительским ожиданиям. Вот если родители не хотят гибко реагировать на эту данность, возникают сложности, иногда приводящие к серьезным конфликтам.

Лучше сразу разобраться в причинах такого несоответствия. Дело может быть не только в ребенке – родителям хорошо бы понять мотивы, по которым у них сложились именно такие представления о воспитании. Ведь не секрет, что иногда первичной бывает не любовь к ребенку, а желание что-то доказать маме или подругам.

А иногда проблемное поведение подростка является следствием, реакцией на то, что происходит кризис в родительской паре. Вот и надо постараться понять, где выяснения отношений с родственниками и знакомыми, а где судьба ребенка, которая, надеюсь, дороже всех обид и конкуренции. Здесь может помочь визит к семейному психологу, исследование происходящих в семье событий.

Может быть, не совсем подходящее сравнение, но мне вспомнилось, как у Куклачева спросили, почему у него все так хорошо получается. И он ответил, что всегда следит, у какой кошки к чему есть предрасположенность, и он за этим следует, а не мучает животное в угоду своим идеям. По-моему, для воспитания человека такой принцип тем более подходит. Если родители чутко следят за интересами и способностями ребенка, больше шансов, что он будет развиваться гармонично.

— Родители сами были детьми, подростками. Почему же им часто не удается понять, что проблемы их детей связаны с возрастом? Забыли о своем детстве или наша информационная эпоха породила новые проблемы?

— Оба фактора играют роль. Многое из своего детства действительно с годами забывается. Довольно часто мама, жалуясь на ребенка, говорит, что в ее детстве ничего подобного не было, а когда начинаем с ней беседовать, выясняется, что и конфликты с родителями у нее случались, и в рискованные ситуации попадала. Когда мама это вспоминает, сама себе удивляется. Мифы относительно своего прошлого, конечно, мешают наладить диалог с детьми, понять их проблемы.

Но и контекст изменился. Если 200 лет назад люди из поколения в поколение жили примерно одинаково, одним укладом, то сейчас цивилизационные сдвиги происходят в течение жизни одного человека. В этом смысле родители и дети живут буквально в разных цивилизациях – на одной территории, но способы организации жизни у них сильно отличаются. Тем не менее есть вещи, объединяющие людей из разных цивилизаций. Например, еда или поездка на море. Вещи довольно приземленные, но через них можно прийти к совместным более глубоким интересам. Только для того чтобы встреча поколений произошла, и от взрослых и от подростков требуются творческие усилия. В этом вызов времени.

Еще одна особенность нынешней эпохи состоит в том, что авторитарная система воспитания, возможно, подходила для советской цивилизации, но если так воспитывать ребенка сегодня, похоже, ему в современном мире будет сложно. Сейчас чтобы быть успешным, нужно уметь гибко реагировать на нестандартные ситуации и иметь навык переговоров. И где же его приобретать, если не в семье?

Беседовал Леонид Виноградов

Независимо от ответа на этот вопрос, решения проблемы не знают ни одни, ни другие. Чтобы его найти, нужно, как минимум, начать диалог. Логично, если «модератором» диалога выступит психолог - человек, к которому обращаются в критических ситуациях, когда не знают, что делать с главным героем этой школьно-семейной драмы - ребёнком.

О том, как складывается жизнь сложных детей в школе, мы поговорили с Еленой Кандыбиной, психологом Центра Практической психологии и психотерапии «Белый аист» .

Елена, к вам как к психологу приходят сложные дети, испытывающие трудности адаптации в школе. Есть мнение, что таких детей становится всё больше.

Причины дезадаптации в школе у ребенка могут быть самые разные. Но не только социального характера. В психологии и медицине есть такое понятие - минимальная мозговая дисфункция (ММД). По разным данным она диагностируется у 2–25% детей. Даже минимальный процент гарантирует в каждом классе наличие сложного ребенка. Симптоматика очень широкая, но вся «играет» против школы. Это и нарушение координации движений, и гиперактивность, и эмоциональная лабильность, небольшие речевые и двигательные нарушения, повышенная отвлекаемость, рассеянность, нарушения поведения. Естественно, это приводит к трудностям в обучении. Причиной возникновения ММД может быть не только патология беременности и родов или заболевания в первые годы жизни, но и, как ни парадоксально, технический прогресс. Грубо говоря, сейчас выхаживают много детей, которые раньше просто не доживали до школьного возраста.

Такие дети часто интеллектуально вполне состоятельны, но высидеть 45 минут урока не в состоянии.

Им трудно контролировать себя в должной степени. Они могут быть слишком импульсивны или, наоборот, слишком медлительны. Их эмоциональные реакции могут выражаться слишком ярко. К концу недели ребенок устал и рыдает. Или дерётся. Но в любом случае дезорганизует работу класса.

То есть сложные дети мешают учиться?

Конечно, мешают. Сложный ребенок в классе - это часто проблема.

Кроме того, по поводу детей с нарушениями у людей возникает масса негативных фантазий. Родители совершенно серьёзно могут спрашивать, не заразно ли это. Или в качестве ложного аргумента против присутствия такого ребенка в классе высказывают опасение, что другие дети будут над ним издеваться. Как будто их дети прилетели с Луны, и родители не имеют никакого отношения к их воспитанию, не могут объяснить, почему существуют разные дети, поговорить про толерантность и сострадание.

Кадр из к/ф «Учитель на замену»

Есть ведь такое распространённое заблуждение, что дети жестокие…

Дети прямолинейные. Они ещё не доросли до наших взрослых социальных масок. Мы ведь тоже во 2-3-4-5 классе часто прямо говорили то, что думали. И только позже, иногда годам к тридцати, научились делать правильное социальное лицо, умея промолчать, даже если кажется, что кто-то неправ.

Ребёнок чаще, чем взрослый скажет именно то, что думает. А вот что он думает, во многом зависит от взрослых.

От того, что ему говорят учителя и родители. Педагоги, как и родители, сказать могут самое разное. Одна мама рассказывала историю: она пришла к учителю своего сына и попросила быть с ним повнимательней, потому что ребёнок с особенностями и наблюдается у невролога. И когда в очередной раз у мальчика что-то не получилось и он, заплакав, спрятался под парту, учительница обратилась к классу со словами «Ребята, не обращайте внимания и не приставайте к нему. Он у нас дурачок и у врача лечится».

А должна ли школа воспитывать? В конце концов, её основная задача - учить.

Хочет того школа или нет, но она является воспитательной институцией. Ребёнок от четырёх до восьми часов в день проводит в школе. И идея, что в этот временной отрезок его можно не воспитывать, а предоставить самому себе, кажется мне совершенно нежизнеспособной. Никакое обучение не проходит без воспитания. Учитель говорит с детьми, учит сидеть, слушать, вести себя определенным образом. Дети же не в застеклённых ящичках сидят, каждый за своей партой. В школе они общаются друг с другом, и необходимо организовывать процесс их взаимодействия.

Если же рассматривать школу как место, которое готовит будущего члена общества, то навык толерантности, общения с сверстником, имеющим трудности, помощь ему, становится основой для развития личности.

При этом я понимаю двойственность отношения к сложному ребенку в классе. С одной стороны, я, как психолог, работающий с семьей, оказываюсь на стороне родителя и ребенка. Ко мне нередко приходят родители, совершенно истощённые от школьного и социального прессинга. Они не понимают, что делать, чувствуют свою беспомощность и считают ситуацию безнадежной. А с другой стороны, учитель, возможно, находится в таком же положении. И если родитель может обратиться к психологу за поддержкой, то того, кто был бы на стороне педагога, часто просто нет.

От учителя постоянно что-то требуют все, кому не лень: Министерство образования, директор, родители. А в классе тридцать человек, и из них трое-четверо-пятеро непростые. Да даже если заводится всего один такой условный Вася, который всех бьёт и не дает заниматься, учитель часто не знает, что делать. То ли с Васей возиться, то ли остальных учить. Но компетенции, терпения, просто времени и сил хватает не всегда. В конце концов, тридцать детей - это просто много. И вот тут педагогу нужна помощь.

Но есть же учителя, способные успешно взаимодействовать и со сложным ребёнком, и с остальным классом.

Если ситуация не слишком сложная, то учитель часто идет на взаимодействие с родителями. Тогда с учителем удаётся договориться. Так, я работала с мальчиком, который, попав в первый класс, не мог удерживать внимание на занятии больше десяти минут. Потом он отключался, проваливался в какой-то свой мир и до него было не достучаться. Весь класс что-то делает, а он сидит, тихонько играет в игрушки, пока учительница не подойдёт и не рявкнет. Тогда он ещё минут на пять включится, а потом снова вываливается. Причём мальчик был с довольно высоким интеллектом, но только если заниматься не больше 15 минут подряд.

Мне потребовался год, чтобы он стал высиживать хотя бы полчаса.

Я постепенно, очень медленно увеличивала время занятий, создавала зону успешности, чтобы он понял, что школа может быть интересной игрой, а решение задач - это такой вид развлечения.

Во втором классе по просьбе мамы его пересадили на первую парту. В какой-то момент учительница поняла, что мальчик совсем не дурачок, и если ему тихо говорить, что делать, он нормально занимается. А ведь вначале были разговоры, что надо в коррекционку. Но я не знаю, была бы учительница столь же готова к диалогу, если бы в первом классе пришлось бы вести урок, когда этот же ребенок носится по классу и вопит.

Когда разговариваешь с учителями, они часто говорят, что не знают, что делать. Они признают, что бывают гиперактивные дети, дети с отставанием в развитии или особенностями поведения. Да, они в курсе, что существует лечебная педагогика, дефектология, но их этому не учили, а читать на эту тему или самостоятельно заниматься им некогда.

Поэтому я часто слышу «пусть они отдельно учатся в специальных школах» и «надо заниматься нормальными детьми, а не одним Васей».

И тогда Вася в лучшем случае оказывается на последней парте в углу, отгороженный от остального класса. Так, один знакомый «Вася», в буквальном смысле загнанный в угол, от нечего делать научился незаметно от учительницы выползать из класса и болтаться по школе. Как-то взял и совсем ушёл из школы гулять. Его искали с милицией. А что ему делать было? Ему же всеми способами показали, что он «не с нами». Вот он и ушёл.

Кадр из к/ф «Республика ШКИД»

Лена, а что делает школьный психолог? Он задействован каким-то образом в работе со сложными детьми?

Психолог в школе довольно редко работает индивидуально. Обычно такой возможности у него нет, потому что на одного психолога в школе приходится довольно много детей. Школьный психолог больше занят групповой работой - командообразованием, тестированием, минимальным психологическим обучением.

Кроме того, работа психолога с ребёнком имеет такую особенность: она часто осуществляется по инициативе взрослого.

Ребёнка к психологу приводят и так и говорят: вот, мол, вы его спросите, у него-то проблем нет! А у него действительно их нет. Ну, пошел гулять во время урока и что? Это у взрослых проблемы, а у него - развлечение.

Поэтому основа детской мотивации в психотерапии - контакт с психологом. Представим школьного психолога. Ему же всё про этого Васю рассказали. И Вася знает, что про него тут говорят и думают. Потому что ему тоже всё рассказали и учитель, и директор, и одноклассники.

Психолог для него - очередная школьная тётка. Ребенку трудно с ней раскрыться. Он понимает, что тут небезопасно. Нужна большая работа по установлению контакта, чтобы ребенок всё-таки поверил, что психолог за него, а не за них всех.

Кроме того, часто школьные психологи не получали специального дополнительного образования именно по психологическому консультированию и психотерапии. Часто этому в наших институтах не учат. У нас учат общей психологии, психологии тестирования, диагностики. Как правило, психотерапия это всегда дополнительное, дорогостоящее образование. Среднее время освоения одного из направлений психотерапии - 3-4 года. И мало кто из школьных психологов идёт учиться. Большинство всё-таки ограничивается психологическим факультетом вуза.

Выходит, что учитель остается один на один со сложным ребенком и помощи ему ждать неоткуда?

Часто это именно так. Поэтому, когда включение в учебный процесс и в коллектив сложного ребенка требует не слишком больших усилий, то учитель справляется. Но если требуются специальные знания, дополнительная помощь ещё одного взрослого, может ничего не получиться. Возможности учителя тоже не безграничны. Так, на психологических занятиях группы, включающей шесть сложных детей, обычно присутствуют трое взрослых. Ситуация, когда один учитель должен организовывать учебный процесс в классе, где тридцать детей - это совсем другая ситуация. В этом и кроются корни призывов «давайте их выгоним».

Кадр из к/ф «Повелитель мух»

Взять хотя бы недавнюю историю с дочкой учительницы Машей, которая всё время находилась в классе. И, судя по интервью с родителями других учеников, не всегда тихо сидела, но ходила по классу, мешала заниматься. Да, она была не из этого класса, но такое могло бы произойти и со сложным учеником из этого класса. И что тогда делать?

Я думаю, что эти вещи требуют разговора. Потому что и у нас без школы ничего не получится, но и школе надо как то с ситуацией справляться.

По разным причинам сложных детей становится всё больше, и всех в коррекционки не запихнёшь.

К тому же такие дети часто дорастают до нормального поведения, и с интеллектом у них бывает всё в порядке, хотя оценки из-за трудностей включения в учебный процесс могут быть не слишком хорошие. И если такие дети будут знать, зачем им школа и учёба, то они будут стараться, постепенно улучшая свои результаты.

А вообще дети знают, зачем им школа?

На самом деле это непростой вопрос. У родителей, у педагогов, у государства есть ответы. А у ребёнка - далеко не всегда. Дети начальной школы, у которых хорошие отношения в семье, часто учатся для родителей. Если нравится педагог - для педагога. Бывает, что ради статуса в коллективе. Есть дети, которым легко учиться или они увлеклись тем или иным предметом, тогда и сама учеба становится для ребенка ценностью. А если у ребенка нет ни интереса, ни стремления получить похвалу, то ему просто трудно и скучно.

Но школа заполняет собой не только часы, отведённые на занятия.

Знаете, что отвечают на вопрос «Что вы делаете вместе с детьми?» практически поголовно все родители учеников начальной школы? Уроки!

Они делают их ежедневно, до глубокой ночи. Больше ни на что времени не остаётся. И вот представьте, если учеба у ребенка не идет, но он почти круглосуточно занят тем, что ему неинтересно, тяжело и плохо, тем, что у него не получается, тем, где он заведомо неуспешен. И все - родители, учителя, родственники - всё время интересуются именно этой, трудной и неприятной стороной его жизни. В какой-то момент ребенок начинает ненавидеть школу, потому что трудно в такой обстановке возникнуть любви к учебе.

Родители тоже это понимают, но когда я предлагаю провести эксперимент - неделю отводить на уроки два часа, что успели, то сделали, а остальное время занимать чем-то приятным и интересным - то по пальцам пересчитать можно, кто на такое соглашается. Пойти с несделанными уроками вызывает панический ужас скорей у родителей, чем у детей.

Но и без школы ничего не выйдет. Психолог работает, корректирует, двигается по миллиметру. А потом ребенок приходит в школу, на него в сердцах накричит учитель или выгонит на последнюю парту.

И история заканчивается - ребёнок живет с клеймом придурка или хулигана.

«Мало его лупите» - сказала учительница одной из мам. А у неё ребёнок и так всех бьёт. Если его тоже бить, то это только поддержит его способ общения. Как раз на занятиях с психологом шла работа на снятие агрессии, на то чтобы он выстраивал отношения другим способом. Мальчик сам по себе очень умный, но крайне импульсивный: сначала даст в лоб, а потом подумает. Если и дома его начнут бить за проступки, то тут уж никакой психолог на сможет сделать так, чтобы он считал такой способ воздействия неправильным.

Но правда в том, что он действительно бьет детей в школе. И учителя, и родители других учеников не могут относиться к этому спокойно. Поэтому социальное давление на родителя довольно велико, возникает отчаяние, ощущение беспомощности, мама считает себя плохой, не справляющейся с воспитанием ребенка. Приходит к психологу такая мама и плачет. И хотя она сама видит проблемы в поведении своего ребенка, многое делает для их решения, но она не получает никакого признания своих трудов. Каждый раз после посещения школы ей нужна реабилитация. Мы говорим всего лишь о третьекласснике, но мама всерьёз обсуждает колонию для несовершеннолетних как его жизненную перспективу.

Итак, учителя обвиняют родителей в недостаточном воспитании, родители - учителей в отсутствии индивидуального подхода и все вместе - детей в том, что они избалованы и совершенно не умеют себя вести. Маска козла отпущения как горячий пирожок перекидывается друг другу участниками этого замкнутого круга: ребёнком, родителем и педагогом. Но даже если найти «самого виноватого», это никак не изменит ситуацию.

Кадр из к/ф «Игры для детей школьного возраста»

Лена, я знаю, что ты ещё занимаешься консультированием приемных семей. В случае возникновения проблем у приёмного ребенка положение гораздо хуже. Обычного, «родного» отругают, накажут, но из дома не выгонят. Приёмного же могут сдать обратно как вещь.

Школьные трудности и проблемы социализации часто служат поводом для возврата ребёнка. Школа, образование и социализация очень много значат для родителей. Порой мне кажется, что слишком много.

Но никто не берёт ребенка в семью, чтобы потом вернуть в детский дом. Ребенка хотят растить, воспитывать и сделать из него достойного члена общества. Очень часто одна из основных целей родителей - дать нормальное образование. И когда в школе возникают проблемы, у родителей рушатся смысловые ориентиры, они чувствуют себя в безвыходной ситуации.

А если ещё и из школы несутся проклятия: «зачем вы взяли, если не справляетесь?», то родителю приходится держаться из последних сил. Родители привыкли верить социальному окружению, где школа занимает довольно большое место. Такой родитель приходит и говорит «я его очень люблю, но раз все говорят, что он ужасен, наверное он действительно ужасен и я ничего не смогу сделать». Ещё один привычный текст: «Нас уже отовсюду выгнали. С нами никто не хочет заниматься». Бывает, что родитель приходит уже с привычным отчаянием или агрессией на лице.

Одна из мам, совершенно опустошённая, мне так и сказала «Знаете, я хочу ничего не чувствовать. Давайте сделаем так, чтобы мне всё это говорили, а мне было всё равно».

Часто такой сложный ребенок уже сменил две-три школы, а родители уже не верят, что кто-то прислушаться к их проблемам. С такими родителями на первых встречах я просто разговариваю о ребёнке, не ужасаясь ему. Мама или папа привыкают к тому, что их не выгонят отсюда, что ребёнок - всего лишь ребёнок, а не монстр, лица у них мягчеют, они могут уже обсуждать что-то конструктивно.

К сожалению, школьные проблемы могут стать катализатором ухудшения отношений в семье в целом. И не всегда получается помочь такой семье.

Но приёмные дети далеко не всегда проблемные. У меня есть знакомая семья, в которой несколько приемных детей и все нормально учатся в школе, у них прекрасные взаимоотношения в семье. Здесь и помощь специалиста практически не требуется

В заключение

Это интервью - лишь обозначение существующей проблемы, о которой не принято говорить громко, а в прессу она просачивается в основном в виде скандалов. Но даже сама постановка проблемы, обсуждение причин - уже огромный рывок на пути к её разрешению.

Этим текстом мы хотим начать дискуссию между учителями и психологами. Очень важно, чтобы каждая из сторон сделала шаги навстречу друг другу. А какие именно - и есть главная тема этого диалога.

Трагические случаи в Перми, Улан-Удэ заставили серьезно задуматься о безопасности в школе и причинах подростковой агрессии. Как защититься от хулигана в школе? Может ли учитель распознать потенциально опасного ученика? Какой возраст психологи считают самым сложным? Есть ли польза от спецучилищ? Об этом и многом другом "РГ" рассказывает профессор факультета психологии МГУ Андрей Подольский.

Андрей Ильич, раньше недовольные ученики прогуливали уроки, стирали лезвием двойки и подкладывали кнопки соседям по парте. Сегодня уровень агрессии подростков просто пугает. Может ли учитель распознать потенциально опасного ученика?

Андрей Подольский: Может. Я считаю, что надо вообще специальную брошюрку для учителей выпустить, на что обращать внимание в подростковом возрасте учеников. Прежде всего, это неадекватность отношений со сверстниками - или их нет, или этого ученика другие отторгают. Важный показатель - поведение на уроке. Многие учителя считают в порядке вещей, если ученик не может усидеть на месте.

Это теперь называют гиперактивностью.

Андрей Подольский: В 7-8 лет гиперактивность - куда ни шло. Но в 14 лет это уже нездоровая штука. Важно, какие отношения у ребенка в семье. Тревожный симптом, когда человек вместо реальных жизненных задач и целей начинает ставить что-то вымышленное. Все эти фанатизации ни к чему хорошему не приводят, так как человек живет не своей жизнью, а чужой. У подростков есть общая слабость. Подростку кажется, что он особый и единственный, а на самом деле эта особость заполняется стереотипами: герои одни и те же, тряпки одни и те же, манера поведения одна и та же. Наступает момент, когда подросток теряется в этом. Не случайно в юношеском возрасте на первое место выходит фигура наставника - человека, который не поучает, а открыт для помощи тебе. Им может быть кто угодно, от бандита до мамы с папой.

Хорошо, педагог видит, что с учеником что-то не в порядке. Что дальше делать? Вести его к психологу? В милицию?

Андрей Подольский: В нашей огромной стране в каждую из 43 тысяч школ психолога не посадишь. Хотя бы потому, что вузы должным образом не готовят такого количества специалистов. По крайней мере, должны быть консультационные центры, укомплектованные высокопрофессиональными специалистами, куда учитель может прийти и посоветоваться. Взрослые должны быть включены в реальное взаимодействие с подростками. Только что мы проводили в двух депрессивнейших районах Башкортостана эксперимент. Опросили девятиклассников, хотят ли они уехать из своего района? Почти 90 процентов сказали "да". Почти все родители поддержали их. Начинаем выяснять: почему хотят уехать? Потому что здесь грязно, плохо, мы тут никому не нужны… Говорим, давайте попробуем сделать так, чтобы стало чисто, чтобы вы стали нужны и предложили им четыре проекта. Одной группе подростков, которая тяготела к помощи людям, дали для патронажа совершенно гибнущий дом престарелых, другой - дом ребенка, третьей поручили следить за чистотой в райцентре… С одним условием - чтобы их оценивали, как взрослых. Глава районной администрации стал председателем жюри. И это сработало. Настроение у ребят совершенно изменилось. Кризис подросткового возраста возникает по очень простой причине: подросток хочет быть взрослым, а взрослые его в эту жизнь не берут.

Какой возраст в школе самый сложный?

Андрей Подольский: 6, 7, 8 классы. К 9-му ребята обычно "созревают" для того, чтобы что-то сделать. В 10-м и 11-м уже понимают, как устроено общество, кому на Руси жить хорошо.

Если 24 родителя из 25-ти говорят: мы не хотим, чтобы наши дети учились с этим ребенком, он опасен, может ударить или убить, должна ли школа прислушаться?

Андрей Подольский: Обязательно. Но надо взвешенно и спокойно на все посмотреть и понимать, что люди субъективны. К сожалению, при большом количестве пьяных зачатий, плохой экологии, мы даже не знаем, сколько у нас рождается умственно-неполноценных детей. А они могут быть агрессивными и опасными. Думаю, на каждые 100 обычных школ нужно иметь хотя бы одну для умственно-отсталых детей.

Нет ли у вас ощущения, что мы заигрались с инклюзией? В обычных школах стало больше не только слабовидящих и слабослышащих, но и детей, которые могут быть опасны для окружающих?

Андрей Подольский: Моя студентка провела интересное исследование среди детей, которые учились в обычной и инклюзивной школах. Обычные ученики инклюзивных школ не стали добрее, не стали лучше принимать особенных детей. Они просто стали чуть лучше их понимать потому, что в школу пришли психологи и терпеливо им объяснили кое-что про особенных детей.

А как вы относитесь к спецшколам? Может, место для агрессивных, неакдекватных учеников там?

Андрей Подольский: В специализированные учебно-воспитательные учреждения попадают с 13 лет те, кто уже что-то совершил, но не сел в тюрьму. Мы делали большое исследование по этой теме. Дети обычно попадают в эти учреждения в том возрасте, когда они должны найти ответы на вопросы "кто я, какой я?". У них самосознание фактически затормозилось, а потребность все равно есть. Они отданы на откуп внешней среды. Если это опытные уголовники, бессмысленно отправлять детей за решетку. Этим мы только увеличиваем криминалитет. Но ученика, который взял в руки топор или нож, нельзя потом оставлять учиться в этом классе.

Если родители говорят: в классе есть ребенок, который может ударить, покалечить, школа должна прислушаться?

Куда же, по-вашему, девать тех, кто с топорами, ножами и ружьями в школу приходит?

Андрей Подольский: Надо поставить точный диагноз и лечить медикаментами, хорошим отношением. Опыт показывает, в тех спецучилищах, где есть толковые мастера, педагоги- мужчины, положительный результат почти всегда есть. Потенциально агрессивных подростков примерно 20-25 процентов. Но это, к сожалению, не только мальчики.

Андрей Подольский: Они оказывают влияние не напрямую. Они отбивают охоту входить в реальную жизнь и развиваться в ней. Это зависимость, со всеми вытекающими. Но родителям таких детей ни в коем случае нельзя отключать интернет. Надо делать то, что они не сделали раньше - завоевывать доверие, аккуратно втягивать его во взрослую жизнь, где его будут ценить, с ним будут считаться, где он сможет достичь того, что позволит ему смотреть на себя, как на достойного человека.

Но есть и очень опасная сеть. Она не виртуальная. Силовики об этом знают. Существуют группы зависимости от криминала. То есть сидят авторитеты и через ключевых агентов на свободе создают сети, которые направлены, прежде всего, на добывание денег. Учителям об этом надо рассказывать и учить их азам медиации, давать знания по азам переговоров. Например, с учеником, который стоит на 10-м этаже и собирается прыгать. Это очень трудная задача.

Ранее мы проводили исследование по студентам педвузов и выяснили поразительную вещь: третий - четвертый курс по уровню психологического развития - почти подростки. Наверное, они очень нескоро перейдут в следующий жизненный класс.

За границей педагоги другие?

Андрей Подольский: Как ни удивительно, такая же ситуация и в Европе. Но причины такого инфантилизма у нас разные. В России это гиперопека со стороны родителей, общества, школы и потеря в последние десятилетия нравственных ценностей. На западе, наоборот, проблемы от либерализма, потому что он не формирует точек ответственности: делай, что хочешь, вчера ты мужчина, сегодня стал женщиной. В 27 лет там можно все еще учиться в школе.

Психиатры говорят, если человек совершил попытку самоубийства, он к ней вернется. А если взял в руки нож, то снова потом может напасть на кого-то?

Андрей Подольский: У подростков все немного иначе. У них есть базовая потребность понять, утвердить себя, определить свое место. Из какой бы семьи он не был, эта потребность проявится. Если у ребенка было нормальное развитие, он прошел все жизненные классы более-менее благополучно, у него есть определенный уровень интеллектуального развития. Это один вариант. И есть другой: у мамы начинаются жизненные сложности, когда он еще совсем маленький. Нет возможности уделять ему достаточно времени, тепла. Это тормозит его развитие с года до трех лет. Он становится дошкольником, но до этого возраста он не дорос. Ему 7 лет, и какой бы он ни был, он идет в школу. Не в элитную, а в обычную, где сразу становится изгоем, потому что ничего не умеет. Он получает двойки, его ругают учителя, а дома порет отец… Он доживает до подросткового возраста и начинает искать свое место в жизни. Как искать? Конечно, не конструктивно. А деструктивно - пожалуйста! Особенно, если он еще и физически здоровый и топор ему в руки попал.

Раньше все-таки ученики за топоры не хватались.

Андрей Подольский: А мы знали? Не знали.

17 процентов школ охраняют частные фирмы, остальные 83 процента - бабушки-вахтерши, уборщицы и другие сотрудники школ. Фото: Александр Корольков / РГ

Без согласия родителей

Как отправить агрессивного ребенка в спецшколу

На обеспечение комплексной безопасности 90 тысяч зданий российских школ и детских садов не хватает 5 млрд рублей. Эти цифры прозвучали на заседании комитета Госдумы по образованию и науке. Самое удивительное, что если вдруг деньги на это и найдутся, направить их напрямую из бюджета нельзя.

Школы и сады принадлежат муниципалитетам. А там свои бюджеты.

Нужна система субвенций на эти цели, - считает председатель комитета Вячеслав Никонов. Причем думать надо не только о камерах и охране, но и поддержке психологов и социальных педагогов. - В системе образования должна быть создана полноценная психологическая служба.

17 процентов школ охраняют частные фирмы. Многие из них финансируются за счет родителей. Может быть, есть смысл вернуться к прежней схеме, когда в этом были задействованы сотрудники правоохранительных органов?

По данным опросов, примерно 40 процентов детей считают себя одинокими. Как повысить их самооценку и помочь проявить себя? Один из вариантов - переход на школу полного дня с большим количество внеурочки, так, чтобы дети не были брошены во второй половине дня.

Я бы все-таки рискнула говорить о снижении урочной нагрузки учителей при сохранении достойной заработной платы, - высказала мнение депутат Любовь Духанина.

К сожалению, сегодня ученика, который может быть опасным, агрессивным, нельзя отправить в спецшколу без согласия родителей.

Эксперты предложили внести изменения в нормативные акты и давать возможность без согласия родителей направлять некоторых детей на психолого-медико-педагогическую комиссию, которая дает заключение: в какой школе лучше всего учиться ребенку. То же самое может касаться в том числе и обследования, связанного с употреблением наркотиков, пока оно тоже проводится только с согласия родителей.

Важно вернуть в школу воспитание. Сегодня все слишком увлеклись попаданием в топ-50, топ-100, и учителя больше нацелены на количественные результаты, чем на качественные. Но по большому счету именно от того, что творится в душе ребенка, зависит его благополучие.

В конце декабря 2014 года Гражданской комиссии по правам человека стало известно о случае в Москве, когда 9-летний ребенок пытался шантажировать родителей угрозой собственного суицида. Родители были шокированы поведением сына, учитывая, что до недавнего времени, он ни разу не проявлял неадекватного поведения, был общителен, активен, дружелюбен со сверстниками и родителями. Также ребенок никогда не отличался конфликтностью.

К счастью, сразу после «угрозы» убить себя, ребенок легко признался родителям, что просто пошутил. Когда родители стали искать причину этой «шутки», выяснилось, что школьный психолог обычной московской школы рассказывал детям о случаях, когда другие школьники шантажировали родителей угрозой самоубийства, используя угрозу в качестве способа достижения своих целей. После приведенных примеров школьного психолога ребенок тоже решил «попробовать».

При общении с родителями психолог легко оправдал свои действия и назвал главной причиной неадекватного поведения ребенка то, что мальчик неправильно понял то, что сказал психолог.

Обратившиеся родители также сообщили, что они были не единственными родителями из школы, где учится их сын, кто жаловался на подозрительное и нетипичное поведение собственного ребенка вскоре после проведенных психологических бесед.

В данном случае инцидент закончился мировым соглашением родителей со школьным психологом — психолог пообещал, что более никогда не будет рассказывать детям в школе подобных историй.

Родители решили пока не подавать жалобу в Департамент образования города, хотя при подаче жалобы закон был бы на их стороне, поскольку согласно статье 42 закона «Об образовании в РФ»: « п сихолого-педагогическая, медицинская и социальная помощь оказывается детям на основании заявления или согласия в письменной форме их родителей (законных представителей)».

Является ли подобное поведение школьного психолога профессиональным поведением человека, которому доверено психическое состояние детей в школе?

Сейчас в российских школах предлагают ввести урок психологии. Инициатива исходит от членов Совета Федерации, полагающих, что уроки психологии помогут детям и подросткам справиться с проблемами.

Несмотря на то, что уроки психологии не входят в стандартную учебную программу, в российских школах, начиная с 2000 года появляются первые школьные психологи и начинают использоваться различные психологические программы. Многие школы после нескольких месяцев психологических экспериментов отказались от таких программ по причине их негативного воздействия на здоровье детей.

Вот некоторые факты.

Несколько лет назад разразился скандал относительно образовательных программ психологического центра «Холис», которые внедрялись в школах города Екатеринбурга при поддержке Министерства образования России. «Холис» пропагандировал сексуальную распущенность и извращенное поведение под видом профилактики СПИДа. Данное «образование» проходило с участием Детского Фонда ООН (ЮНИСЕФ) в РФ. Такие программы по заявлению СМИ были распространены в 40 школах Екатеринбурга и на 35 регионов России. Программы вызвали резкий протест родителей и общественности, которые требовали уголовного преследования работников "Холиса", чиновников министерства, а также публичных извинений руководства российского отделения ЮНИСЕФ (п одробнее об этом в публикации «Растление малолетних за бюджетные деньги» в газете «Известия» от 23.03.2006).

В 2006 году на на телеканале «ТВ Центр» вышел документальный фильм, представляющий собой журналистское расследование о психологическом эксперименте в школе № 953 города Москвы. В фильме с участием родителей пострадавших школьников было показано, что после уроков психологической разгрузки некоторые школьники впадали в транс и с ними случались истерические приступы. Здоровье некоторых школьников потребовало медицинского вмешательства после уроков психологии.

Можно долго приводить факты причинения вреда детям в следствии вмешательства непрофессионалов. При этом в наших школах, безусловно, есть настоящие знатоки своего дела, помогающие детям решать их проблемы, и таких людей не мало.

Во избежание злоупотреблений в школах и с целью остановки возможного негативного вмешательства в семью и в процесс воспитания, любые психологические программы, тем более, в отношении детей и подростков, должны не просто проходить тщательнейшую проверку на эффективность, но и должны быть вынесены за пределы учебных заведений.

Куда и к кому обращаться родителю со своим ребенком, в случае проблем, — это должен решать исключительно сам родитель и при этом должно соблюдаться право родителей на добровольное информированное согласие.

Кроме этого, достижение всех заявленных психологами результатов той или иной психологической программы, должно подтверждаться реальными результатами в 100% случаев, поскольку никто не имеет права списывать со счетов здоровье и психическое состояние даже одного ребенка. В случае, если существует малейшая вероятность не достижения цели или причинения вреда, психологическая программа должна отправляться назад разработчику.

В противном случае любое психологическое вмешательство в жизнь ребенка или подростка — это эксперимент с непредсказуемым результатом, причем на глазах у родителей. Один ребенок, решивший свести счеты с жизнью по причине того, что кто-то якобы случайно дал ребенку ложные данные и забрал у него надежду, — это слишком большая цена для общества.

Смотрите 3-х минутное видео о том, кому выгодно психологическое вмешательство в жизнь ребенка в школе: